 |
В теплушке.Акварель |
10-го [ноября].
Сегодня я в нашей канцелярии долго занимался
разными книгами. Слово канцелярия невольно
кажется странным в военно-санитарном поезде, но
что же поделать, когда казенная формалистика и
тут неумолима. Каждому поезду полагается вести
отчетность по тридцати девяти книгам и притом
столь глупым, что просто не понимаешь, как люди с
мало-мальским здравым смыслом могли выдумывать и
предписывать такую ерунду.
К сожалению, эти казенные глупости не только
сочинены целой комиссией генералов, но и
утверждены Сухомлиновым, который, очевидно,
подписал свою фамилию, не читая.
По этому поводу недавно у меня произошел
презабавный инцидент. Говоря с Сухомлиновой о
работе на поезде, я не мог не упомянуть с
негодованием и о той нелепой и обременительной
обязательной отчетности, которую приходится
вести.
«Какой же идиот мог утвердить эту чушь?» —
возмущенно воскликнула моя собеседница, на что я
молча протянул ей «Положение о военно-санитарных
поездах», где на первой странице красуется
подпись ее мужа…
Впрочем, должен сказать, что не только военный
министр грешит нелепыми циркулярами. Так, один из
деятелей армии тыла генерал Павский также
занимается изданием бессмысленных распоряжений,
к счастью никем не исполняемых. Между прочим,
один из них гласил о запрещении увеличивать
кадры поездов какими либо прицепными вагонами.
Но в насмешку над Павским офицеры Семеновского
полка, догонявшие свой полк в Радом, — прицепили
свой вагон к поезду генерала, который и довез их
— сам того не зная, до Радома, нарушая своей
собственной персоной изданный им циркуляр.
Эти-то глупости начальствующих лиц возбуждают
недовольство и даже озлобление в офицерах и
солдатах, возвращающихся к себе, которые видят в
тылу всё безобразие этих распоряжений и потом от
них страдают.
Скверные слухи ходят и о некоторых
военачальниках. Так, сегодня мне рассказывали
ужасы о ген[ерале] Гильчевском (к счастью, уже
смененном), зверства, насилия и безобразия
которого превосходят даже всё то, что наши газеты
выдумывают о немцах.
Кельцы 14-го [ноября].
|
В теплушке.Акварель |
Кошмар, который я видел сегодня, превосходит
всё, что можно себе вообразить. Поехав с
докторами моего поезда в город для принятия
раненых я сразу попал в обстановку Дантова ада.
Недавние бои, накрошившие человеческое мясо,
вывели из строя свыше 18 тысяч человек только в
районе Мехова. Здесь в лазаретах на 200 человек
помещается 2500 стонущих, кричащих, плачущих и
бредящих несчастных. В душных комнатах, еле
освещенных огарками свечей, в грязной соломе
валяются на полу полу-мертвые люди. Несчастная
сестра — одна на тысячу раненых — мечется днем и
ночью, бессильная чем-либо помочь.
Перевязочного материала нет и сегодня мне
говорили, что нельзя даже делать ампутаций из за
отсутствия марли и ваты. Мы раздали что могли, но
эта капля в море, конечно, ничуть дела не
облегчит. Страшно подумать, сколько жизней
загублено здесь и как многое можно было бы
предотвратить при малейшей распорядительности*.
Целые толпы полузамерзших раненых, доползших за
несколько верст из окрестных селений, даже не
могут найти себе пристанища, так как никто и не
подумает хоть развесить плакаты с названием
лазаретов и их местонахождением.
Я и мои спутники ночью собирали толпы этих
несчастных, выгнанных из переполненных больниц и
обезумевших от ужаса, голода и страдания. Мы
водили их из дома в дом, из одного конца города в
другой, пока, наконец, не нашли им пристанища хотя
бы на время.
Еще страшнее было утром, при нагрузке нашего
поезда. Узнав, что явилась возможность уехать из
этого ада — всё способное хоть кое-как
двигаться — часто безрукие, безногие, полуживые
— ползком, волоча свои тела, добрались
до станции. Вопли и мольбы наполняли воздух
ужасом и смертью. Этой картины я никогда не
позабуду, сколько бы мне ни пришлось прожить.
Полный хаос царит здесь в делах эвакуационной
комиссии. Начальник ее кн[язь] Оболенский
напоминает мне Стиву Облонского из «Анны
Карениной». Он ласково и мило всем улыбается,
примиряюще касается рукой до пуговиц вашей
одежды, сочно и аппетитно ест. Все эти черты,
составляя необходимый атрибут «симпатичности»,
всё же мало способствуют успеху такого сложного
дела, как эвакуация, требующего не ласковых слов,
а дела.
Немало позабавил меня и келецкий губернатор —
тип «начальника губернии» почти опереточного
характера. «Зорко наблюдая за порядком»
(которого не было), он тоже хотел показать свое
участие в деле. В толпе стонущих и рыдающих калек,
— какой-то безногий почему-то обратил его
внимание.
«Где жандарм, позвать сюда жандарма», — заорал
губернатор.
Жандарм вырастает перед ним.
«Почему этот раненый сидит на земле? — подать ему
камень!»
* Позже сестра Келеповская (дочь радомского
губернатора), работавшая в отряде гр[афини]
Е.В.Шуваловой, рассказала мне о следующем
возмутительном факте, имевшем место как раз в
описываемый момент.
Графиня Шувалова, организовавшая превосходный
отряд на несколько сот кроватей со всеми
усовершенствованиями, почему-то
не поладила с главноуполномоченным
Юго-Западного фронта сенатором Иваницким.
Графиня просила пропустить ее на передовые
позиции, Иваницкий не соглашался. Тогда, помимо
него, графиня проникла к Иванову и заручилась его
разрешением проехать в Кельцы.
Обозленный Иваницкий, желая «отмстить», отдал
приказание «не давать в лазарет графини
Шуваловой ни одного раненого». В момент
вышеописываемых ужасов лазарет графини в
Кельцах стоял совершенно пустой, и штату в
несколько докторов и сестер милосердия было
отказано в просьбе помогать в других лазаретах»
(примеч. автора).
15-го [ноября].
Нагрузив раненых, мы отбыли в обратный путь и
сегодня остановились в Варшаве. Вечером я поехал
в «Бристоль» — местная лучшая гостиница.
На каждом шагу мне попадались петербургские
знакомые, приехавшие сюда по тем или иным делам,
снующие взад и вперед по гостинице без дела, всё и
вся бранящие.
Тем не менее, я был рад окунуться в атмосферу
знакомой обстановки и поболтать о своих и чужих
делах. Встретил я здесь старика кн[язя]
Белосельского, Мику Горчакова, моих сослуживцев
по Красному Кресту Гернгросса и
С.Л.Бертенсона и незаметно провел с ними вечер.
16 ноября.
Сегодня на станции Белосток произошла
прекурьезная, я бы сказал невероятная история.
Добужинский пошел на телеграф, желая отправить в
один из петербургских госпиталей телеграмму о
прибытии следовавшего с нашим поездом одного его
знакомого прапорщика.
Телеграмму приняли, но слово раненый написать
отказались, мотивируя это секретным циркуляром,
запрещающим сообщать слухи, «могущие произвести
панику»!
18-го ноября. Петербург.
Рассказывают, что бывший наш посол в Вашингтоне
бар[он] Р.Р.Розен, говоря о положении дел на
французском фронте и о нерешительных здесь
действиях сказал: «Французы, по-видимому, будут
драться до последней капли русской крови».
19-го [ноября].
Кто виноват? — вот вопрос, который всегда
напрашивается при рассуждении о наших
неурядицах. В деле организаций, связанных с
войной, виноваты, конечно, те коренные
заблуждения, которые привели к путанице
настоящего времени. Как в математической задаче,
сделав ошибку в начале — приходишь к неверному
решению, так и в военно-санитарном и
интендантском делах виноваты не столько
отдельные лица, как неверное построение самого
скелета организаций.
Хваленая решимость Вел[икого] Кн[язя] Николая
Николаевича, безудержно сменяющего людей, в
сущности совсем не полезна для развития всякой
деятельности. Бороться надо с фактами, а не с
людьми, и смещение кого бы то ни было — хотя бы и
виновного — не есть выход из положения. Нужны
основные решения, основной план, а потом уже надо
выбрать людей для его выполнения.
Не меньшее значение играет в данном случае
нежелание отдельных организаций подчиняться
кому бы то ни было, стремление к
самостоятельности и неуменье к совместной
работе. Ибо у нас не хотят понять, что, желая
помочь, надо, во-первых, откинуть всякое мелочное
стремление к первенству и сознать себя
подчиненным руководителям, стоящим у кормила.
Увы! Вот этого-то у нас и нет — и отсюда ясны наши
непоправимые ошибки.
Стремясь принести хоть какую-либо пользу, я
составил докладную записку о виденных мною
ужасах для Верховного Начальника Санитарной
части — Ольдена. Называю я этим фамильярным
сокращением Его Императорское Высочество
Велик[ого] Принца А.П.Ольденбургского, который,
как это ни смешно, — сам издал приказ направлять
ему телеграммы с таким сокращенным «прозвищем»,
напоминающем названия торговых фирм и
предприятий.
Сегодня я был у Принца, который немедленно принял
меня. Принц с лицом какаду в теплом стеганом
халате сидел в кресле, чихая, сморкаясь,
всхлипывая носом, ртом, ушами и всеми частями
своего лица. По-видимому, он сильно простужен, что
не мешает со свойственной ему бестолковой
энергией работать с 8 утра до 12 ч[асов] почти
безостановочно. Он держал меня более часу, но я
вынес самое тягостное впечатление об этом
несуразном человеке, который, конечно, не только
[не] исправит, но запутает все дела.
Ольденбургский — несколько смягченный портрет
своего деда, «добрый Павел Петрович» — так же
нелеп, благороден и неожидан в своих заключениях.
Конечно, безумцем его назвать нельзя, но
нормальным, а тем более дельным — еще меньше.
Неудачен и подбор выбранных им помощников: сухой
чиновник Мещанинов, тупая бездарность Сюзор и
бесцветный гр[аф] Гудович. Приятное впечатление
производит, впрочем, правитель канцелярии
Гарязин — умный, простой, спокойный и
уравновешенный.
20-го [ноября]. Петербург.
Недавно из действующей армии сюда приезжал
Великий Князь Дмитрий Павлович. На этих днях он,
желая развлечься, устроил у себя вечер tango (?!).
Конечно, все возмущены этим неуместным
увеселением, еще раз подтверждающим моду у наших
Высочайших Особ на величайшие бестактности.
22-го [ноября].
Мы стоим, пропуская какой-то Царский поезд, из-за
которого прерывается движение по всему пути. Вот
еще пример вреда от Высочайшей помощи.
Нечто подобное же причиняет и игра в сестер,
которую затеяла Государыня и Ее дочери. Все они
даже выдержали экзамен на звание сестер
милосердия, хотя я могу себе представить как и
кто их экзаменовал.
Несчастье в том, что свои добрые намерения
женский персонал царской Семьи хочет применять и
на деле. Сама Государыня не только посещает
госпитали, но и самолично перевязывает
несчастных, кому роком написано погибнуть от
участия к нему Монархини.
Эта игра в доброту становится прямо невыносимой.
Так, после прошлого рейса, некоторые из наших
раненых (а именно все принадлежащие к шефским
частям), в количестве 7 человек должны были по
приезде поезда в Петербург не ехать по домам, но
отправиться обратно до Царского, где их
выгрузили в местные госпитали, дабы
«Премилосердная Монархиня» могла облегчить их
страдания собственными руками.
К сожалению, все придворные подхалимы всячески
содействуют этим опасным забавам.
Сегодня я завтракал у моих друзей — дочерей
покойного миллионера П.И.Харитоненко —
св[етлейшей] кн[ягини] Н.П.Горчаковой и Е.П.Олив.
Обе они с негодованием рассказали мне следующую
историю. При начале войны, мать их — Вера
Андреевна — пожелала в память их — всеми
уважаемого — отца устроить на свои средства и
содержание санитарный поезд имени Павла
Ивановича Харитоненко. Но Красный Крест
категорически отказал в этом, так как по его
словам именные санитарные поезда составляют
привилегию Императорской фамилии…
3-го декабря. Вильно.
Видел две забавные надписи на вывесках:
«Санкт-Петроградская гостиница»;
«Русско-французско-английско-бельгийская
прачешная».
Коротко и патриотично!
7-го дек[абря]. Кельцы.
Сегодня
под вечер мы прибыли в Кельцы, где царит полный
хаос. Грохот выстрелов словно рокот грома
кажется страшным контрастом при сравнении с
тихой сонливостью зимнего вечера. Незабываемой
красоты явилась пред нами картина пылающих
костров на фоне вечернего неба с мрачными
силуэтами солдат, греющихся у огня.
По-видимому, все готовятся здесь к отступлению и
спешно вывозят всё. Эвакуацией раненых заведует
врач по венерическим болезням Вержбицкий,
который только суетится и всё путает. Не разбирая
раненых от заразно-больных,
он стал сажать их в наш поезд. Особенно опасны в
этих случаях дизентерики — и я отказался
принимать их без разбора.
— Позвольте, но почему же? Где же вы их видите? —
горячился Вержбицкий.
— Всюду и вполне явных.
— В чем же это сказывается?
— Да, хотя бы в том, что вот некоторых рвет тут же
у вагона.
— Ну, что же из этого? Может быть это симулянты!!!
По этому поводу вспоминается мне презабавная
история, о которой я недавно слышал. Начальник
Варшавского санитарного округа Завадский где-то
показывал какой то госпиталь ген[ералу] Забелину
— начальнику снабжений Юго-Западного фронта.
Желая угодить начальству, Завадский все время
рекламировал свой «товар».
— Вот, Ваше Высокопревосходительство, как у нас
поставлено дело. Здесь есть раненые, прибывшие с
распоротыми животами, с вывалившимися кишками —
и вот через неделю они уже совсем выздоровели!
— Ммммм, странно, странно… Чем же Вы объясняете
эти чудеса?
— Необычайным подъемом духа и шириной русской
натуры, Ваше Высокопревосходительство!
9-го [декабря]. Ивангород.
Санитарной частью в Ивангороде заведует генерал
с дезинфекционной фамилией Сулимовский. Недавно
один из врачей, имея к генералу какое-то дело,
перепутал его фамилию и написал на конверте
письма вместо Сулимовский — Карболкин… Письмо
дошло!
Бесконечное количество анекдотов рассказывают
об Ольденбургском. Так, недавно посетив Кельцы,
принц наблюдал за посадкой раненых в поезда.
Находившийся при нем Трепов всё время
следовал за своим начальником. Принц, хромая,
спотыкаясь, чавкая, кашляя и чихая, бегал по
платформе.
— Теперь направо, Ваше Высочество, — посоветовал
Трепов, указывая удобный путь.
— Прошу не мешаться! Сам знаю. Иду куда хочу!
15-го янв[аря 1915 г.]. Петроград.
По городу ходит забавная карикатура на
Сухомлинову. Она представлена, сидя на корточках,
доящей корову с лицом Манташева. Сзади —
Сухомлинов, с оленьими рогами, говорит жене:
— Дой, дой, душечка — молочко солдатам, сливочки
— нам!
23-го янв[аря]. П[етроград].
На днях американский посол громогласно заявил в
одном петербургском салоне, что величайшим
позором культуры нашего времени он считает два
факта: разорение Бельгии Германией и обращение с
военнопленными в России (?!).
1-го февр[аля]. Броды.
Отсутствие раненых и всё усиливающаяся эпидемия
холеры на фронте Келец — заставили меня
хлопотать о переписке на другой пункт. Теперь
поезд мой будет ходить на Киев—Броды и, таким
образом, я увижу Львов.
Не могу не отметить, что здесь, в районе армии
Н.И.Иванова, вся тыловая организация несравненно
выше. Отлично устроен эвакуационный пункт в
Бродах, значительно больше порядка во всех
железнодорожных делах. Словом, чувствуется
умелая и опытная рука настоящего администратора.
Видел на станции трогательную сцену. Австрийский
пленный солдат, нищий и ободранный, жестами
объяснял нашему, так же бедно одетому солдату,
что у него нет денег. Захудалый мужичонка вынул
кошелек и высыпал на ладонь австрийца все
имеющиеся там гроши…
16-го [февраля]. Радзивилов.
Наблюдал пресмешную бытовую сценку. По грязной
улице, ныряя в ухабы, двигалась таратайка. В дышло
для пары была запряжена одна мохнатая
крысоподобная лошаденка. На таратайке сидел
возница мальчонка с балалайкой, дергая
веревочными возжами. За возницей стоял обитый
потертым красным плюшем безногий диван, на
котором лежала, привязанная к нему, свинья,
вопившая громким голосом. Сзади таратайки шла
привязанная к ней корова!
Вот символическая сцена российской неразберихи!
Штабс-капитан
Самохвалов
12 декабря 1914 г.
Командиру полка № 48.
Рапорт
После боя 12-го октября с.г. раненый в руку и ногу с раздроблением костей, я при отступлении наших был оставлен в лесу и, как тяжело раненный, попал в немецкий плен, в котором пробыл до 2-х часов дня 15-го октября. За время пребывания в плену кое-что видел я сам, кое-что слышал от жителей г. Радома, — где я пролежал две недели, — и от подпрапорщика 15-й роты 13-го … полка Матющенки, пробывшего в плену 18 дней и бежавшего из такового 15-го октября. Вкратце всё мною виденное, испытанное и слышанное сводится к следующему:
Раненых и убитых, при первой же возможности, немцы обирают дочиста; с меня, например, сняли даже кокарду и погоны, не забыли часы и кошелек.
У пленников раненых и здоровых независимо от того — офицер он или нижний чин, по пути следования встречающиеся немецкие солдаты даже в присутствии своих офицеров, отбирают всё, что заметят и что им понравится, лишь бы отнятая вещь была им полезна и имела хоть какую-либо ценность; при мне отбирали котелки, шинели, снимали сапоги.
За три дня пребывания в плену ни меня, как раненого офицера, ни нижних чинов, здоровых и раненых, не поили и не кормили; все пленники питались подаянием от польских крестьян и овощами, украдкой собираемыми по пути с огородов и полей.
За три дня никому не сделали ни одной перевязки; бывшие в немецком плену с 27 сентября наши офицеры — 7-го … полка капитан Воскресенский и 13-го … полка штабс-капитан Карпов, и находившиеся на излечении в г. Радоме в немецком лазарете до 15-го октября, рассказывали, что немецкие врачи в общем относились к ним очень пренебрежительно и по 6—8 дней не делали перевязок; от этого, между прочим, в 5 час. утра 20-го октября умер вверенного Вам полка подпоручик Петров, раненный в бою 27-го сентября; рана, как оказалось, была хоть и тяжелая, но, безусловно, не смертельная; но так как 9 дней он пролежал без перевязки, то рана загнила и вызвала общее заражение, повлекшее смерть подпоручика Петрова. Наших раненых, как офицеров, так и нижних чинов в лазарете кормили очень плохо. В общем же отношение к раненым здесь было таковое, что остается впечатление, как будто всё это делалось с единственной целью избавиться от лишней обузы.
Пленников, как здоровых, так и раненых, офицеров и нижних чинов, зачастую на ночь оставляли под открытым небом, или иногда, как это было с нами, загоняли в тесный сарай, совершенно не считаясь с тем, что большинство вынуждено проводить ночь стоя, а многие лежали на голой земле.
В Радоме — по рассказу трех Радомских ксендзов, сестер милосердия и подпрапорщика Матющенки, — здоровых пленных нижних чинов и офицеров немцы назначали на работы, причем офицеры, как простые рабочие, разгружали на станции вагоны со снарядами; двух раненых офицеров-казаков заставили руками убирать в отхожих местах, а когда они запротестовали, то немцы нанесли им четыре колотые раны и все-таки добились своего.
Здоровых нижних чинов — пленников — впрягали в телеги и лазаретные линейки и развозили на них груз и раненых, а на обратном пути со смехом и гиком ехали сами. В нашей партии пленные до самого Радома везли на себе 4 пушки и пулемет, взятые у Тавричан.
Вообще говоря, немцы с исключительным презрением и жестокостью относятся к сдающимся в плен здоровым, в отношении же раненых пленников иногда всё же, хотя и в незначительной степени, проявляют сострадание.Подписал: штабс-капитан Самохвалов.
Верно: старший адъютант поручик Сычев.
Верно: старший адъютант, Генерального Штаба капитан Булгаков.
С копией верно: Начальник Военно-цензурного отделения Штаба Главнокомандующего армиями
Юго-Западного фронта, Генерального Штаба подполковник Давыдов.
20-го февраля.
Вот любопытная секретная телеграмма
ген.-адъют[анта] Иванова — начальнику снабжений
Юго-Западного фронта:
Секретно.
Поступают сведения, что происходят прискорбные случаи сдачи нижних чинов в плен иногда целыми партиями.
В устранение этих случаев приказываю иметь самый тщательный надзор за слабыми элементами армии, организовать собеседования с нижними чинами и принять другие меры, кои, по условиям обстановки будут признаны необходимыми для поднятия сознания важности переживаемых событий. Обратить особое внимание на недопущение пропагандирования сдачи в плен в тылу в лечебных заведениях и при следовании партий укомплектования.Иванов.
24-го февраля.
Видел пресмешную картину. На станции
Здолбуново остановился эшелон пленных
австрийцев — длиной поезд теплушек в тридцать.
Некоторые пленные вышли на станции: кто с
чайником, кто просто погулять. Вдруг без звонка
поезд тронулся, и все австрийцы, опережая друг
друга, бросились нагонять свою подвижную тюрьму.
«Эх, ты! — говорю я единственному охраняющему
поезд солдату, — да что же ты [не] смотришь за
австрийцами, разиня».
«Никак-с нет, Ваше благородие, они не убегут, а
догнать всегда успеют».
2-го марта. Петербург.
Здесь все только и говорят о кошмарной истории
ареста шпионов.
Рассказывают, что генерал По, прибывший к
Государю, передал ему доставленный французскими
шпионами в Германии список шпионов немцев в
России. Во главе их стоит полковн[ик] Мясоедов —
бывший начальник жандармского отделения в
Вержболове.
Арестованы также красавица Столбина, желтый
кирасир Лаппо-Данилевский, авиатор Кузьминский
(сын сенатора, племянник Льва Толстого), бар[он]
Гротгус и проч. — всего до 30 человек!
 |
Первая страница
|
Вот новый этап в моих наблюдениях войны: новые
люди, новые места, новые факты и впечатления.
Покинув поезд, который за последнее время сильно
тяготил меня — так как на нем не было никакого
дела, я решил перейти в Красный Крест.
Окончательно побудило меня к этому довольно
неделикатное вмешивание в дела, касающиеся
функций уполномоченного, которое проявила
комиссия манташевских поездов. Пользуясь этим
поводом и определенно высказав свое
неудовольствие Сухомлиновой и окружающим ее
подхалимам*, я решил перевестись в Красный Крест,
куда, кстати, приглашал меня и
главноуполномоченный Северо-Западного фронта
ген[ерал] Е.Н.Волков, которого я уже давно знаю.
Решившись на это, я уехал в Седлец, где и должен
провести некоторое время, так как здесь
находится Управление Главноуполномоченного. Это
нелепое деление канцелярии центрального
управления целого района на Варшавскую и
Седлецкую произошло по случайной причине,
которую, однако, интересно указать как пример
нашего раболепства перед печатью.
Юрий Беляев в «Новом Времени» еще в конце
прошлого года начал писать свой пошловатый роман
«Сестры Шнейдер», — выставлявший в довольно-таки
неподобающем виде сестер милосердия и вообще всю
организацию Красного Креста. Но вместо того,
чтобы просто прекратить эту неуместную в данный
момент пародию, главнокомандующий Рузский
приказал Волкову — во избежание кривотолков о
слишком усердном посещении «Бристоля»
уполномоченными — перевести канцелярию в
Седлец. Следствием этого и получилась нелепость
деления канцелярии надвое, так как в Варшаве она
всё же была необходима.
По этой же причине — прежде довольно быстрая
бумажная переписка — стала теперь крайне
медлительной, так как из-за каждого пустяка
приходится писать прошения и отношения, которые
пересылаются (иногда по несколько дней) из
Варшавы в Седлец.
По поводу формалистики я положительно нахожусь в
отчаянии от того, что делается в Красном Кресте.
Волков поручил мне в сотрудничестве с
С.Л.Бертенсоном написать отчет о деятельности
его района, для чего мне придется объезжать все
госпиталя и учреждения фронта и тыла, что,
полагаю, может быть крайне поучительно. Но,
вместе с тем, ознакомляясь с до сих пор уже
сделанным, я прямо погряз в ужасном болоте
чиновничьего волокитства.
Красный Крест — по идее своей учреждение
независимое и свободное — в настоящее время
превратилось в какой-то унылый департамент
чиновников, только и мечтающих о чинах и орденах.
Помощник Волкова М.К.Якимов — тип петербургского
бюрократа — кажется весь сотканным из отличий и
орденов. Деятельность его, до сих пор протекавшая
в Министерстве внутренних дел и выразившаяся,
главным образом, в написанной им книге «О форме
одежды Министерства внутренних дел», кажется, не
давала никаких данных о его пригодности быть на
таком живом и отнюдь не бюрократическом поприще,
как помощник Главноуполномоченного Красного
Креста. Но Главное Управление этого, столь ныне
павшего, учреждения, руководствуясь при своих
назначениях исключительно чинами и придворными
званиями, в числе «достойных» избрала
камер-юнкера Якимова. Конечно, первым его делом
было поставить всё на чиновничью ногу, и
неглупый, но слишком податливый Волков —
назначенный к тому же уже на готовую закваску
после ушедшего со скандалом Свиты генерала
Д.Я.Дашкова — не сумел изгнать и уничтожить этот
отвратительный «рабий дух».
Да, к стыду того же Волкова, и за ним водились
грехи по этой части: так в бытность его
Главноуполномоченным Северного района им не был
утвержден крайне полезный, деятельный и знающий
начальник канцелярии Рогге, только потому, что
для этой «генеральской деятельности» у него был
недостаточно значительный чин коллежского
советника!
Еще более чудовищные нелепости застал я в
Седлеце, куда прибыл накануне Пасхи, в самый
разгар наградной вакханалии, когда дождь
медалей, орденов и чинов сыпался из рога изобилия
Северо-Западного района. Анна, Станислав,
Владимир, коллежский и титулярный советники,
мечи и банты — вот те непрекращающиеся слова,
которыми, как улей пчелами, полна канцелярия и
под которыми сидят, работают и мечтают в годы
ужасов и скорби десятки по природе иногда
неглупых людей!
Вот болото, засосавшее Россию, и, пока не
уничтожат в корне эту ненужную и вредную
глупость, дотоле мы не дождемся проку ни в чем.
Бедный Красный Крест, столь чудесно задуманный
по своему прекрасному назначению, бедные раненые
и больные, как вы мало заслужили, чтобы около вас
развилось и расцвело это чиновничье болото!
Даже георгиевские медали — прежде являвшиеся
таким действительно высоким отличием подвига
храбрых — нынче даются уже по протекции и
таковыми уже награждены и супруга Любимова —
помощника ген[ерал]-губернатора Варшавы, и г-жа
Гессе — жена прокурора, и г-жа Шильдбах, также
чья-то жена, только за то, что мужья их являются
нужными и полезными для того же Креста
личностями. Дамы же эти — даже не выезжая из
Варшавы — положительно ничем не заслужили этого
доблестного отличия.
Нет, только тогда, когда Красный Крест изгонит из
своих недр прочно засевшую компанию всяких
Ильиных и Вилькенов, когда Красный Крест
уничтожит все свои мундиры разных Ведомств с
знаками чинопочитания и когда никаких наград не
будут больше давать мелкому тщеславию, только
тогда славное некогда знамя этого омертвелого
учреждения снова заслужит должное ему уважение
— любовь.
А пока и я, внимательным оком следящий за
событиями, окружающими войну, временно окунусь в
это болото, дабы узнать на себе всю его гнусность
и непригодность к трагической действительности.
* Образцом лакейства окружающих Сухомлинову лиц может послужить то, что перед праздником Пасхи (когда меня на поезде уже не было) адъютант Сухомлинова кн[язь] Гагарин приехал к старшему врачу поезда с приказанием от министра «всем чинам поезда поздравить генеральшу» (примеч. автора).
Седлец. 24 марта.
Здесь, в маленьком муравейнике штаба, только и
разговоров об уходе Рузского и замене его
Алексеевым. Говорят (?), что, помимо болезни
первого из них, причиной такой перемены было и
недовольство действиями Рузского во время
последних боев, которое совсем определенно
высказал ему Великий Князь Николай Николаевич.
Рузский уехал на этих днях, и его заместитель
пока усиленно молится в местной церкви, не
пропуская ни одного Богослужения.
По поводу последних пасхальных назначений
разной рухляди, кто-то довольно ядовито сказал
про товарища военного министра ген[ерала]
Вернандера назначенного в Государственный
Совет: «Членом Государственного Совета он быть
может, но государственного совета подать не
сможет».
В общем, нельзя не отметить того преобладающего
скептицизма, который, как и всегда, у нас так
скоро сменил первое увлечение и подъем духа.
Сказывается это в мелких ссорах и дрязгах между
разными чинами (и не только штабов, но и
действующей армии), в меньшей рьяности, которую
проявляют, хотя бы сестры и краснокрестные
деятели, взявшиеся за работу с таким энтузиазмом.
Так, одна из них — гр[афиня] Алекс[андра]
Илларионовна Шувалова, организовавшая свой
автомобильный отряд, уже отказывается от его
содержания, хотя тут, конечно, не может играть
роли материальная невозможность этой крайне
богатой женщины. Нет, просто «надоело», нет
прежнего пыла и неудержимого стремления, и думаю,
что отчасти то же должны испытывать и другие
участники войны.
Седлец.
Сегодня познакомился с А.И.Гучковым —
особоуполномоченным II армии, приехавшим к нам по
делам. На меня он произвел очень живое
впечатление, и после невыносимой тоски
чиновничьих разговоров беседа с ним доставила
огромное наслаждение.
Между прочим, он рассказал кое-что о деле
Мясоедова, особенно его интересовавшем, так как у
него с ним некогда была всем известная история.
Помните: в Государственной обороне Гучков как
член Думы обвинял еще много лет назад Мясоедова в
шпионстве, и отстоять его удалось только
Сухомлинову?
Оказывается, что и теперь Мясоедов, после
объявления войны оставшийся в Германии под видом
военнопленного, завязал там прочные шпионские
отношения и поставил дело так, что наш враг до
мельчайших подробностей был осведомлен о
положении наших армий. Состоя переводчиком,
Мясоедов узнавал разные секретные распоряжения
и путем условных знаков сообщал их немцам.
Последние, как оказывается, с присущей им
системой предлагали своим шпионам нечто в роде
«menu» с ценами на разные преступления. Так — по
словам Гучкова — жизнь Вел[икого] Кн[язя] Николая
Николаевича была оценена в миллион, мост в
Варшаве — в 200 тысяч, и так далее.
Вместе с Мясоедовым работали и другие сотрудники
его: бывший гродненский гусар барон Гротгус —
состоявший вместе с тем и при нашем департаменте
полиции, красавица г-жа Столбина, некий
Альтшуллер, удачно бежавший, и, наконец,
полковник Ремишевский, арестованный не так давно
в Седлеце за его вполне доказанное участие в
страшном взрыве Брест-Литовской крепости,
имевшем место несколько месяцев назад. Впрочем,
об этом я еще слышал в мою бытность в конце 1914 г. в
Брест-Литовске, и теперь Гучков только
подтвердил правдивость этих разговоров.
Седлец. 1-го апр[еля].
Вот документ, крайне характерный для Красного
Креста, найденный мной в делах Канцелярии:
Подвижной госпиталь
Вятской Общины.
Российского Общества
Его Превосходительству
Красного Креста Господину
Главноуполномоченному.
26 марта 1915 г. Р[оссийского] О[бщества] Красного Креста
№ 275 Северо-Западного района.В Вятском госпитале как старший врач, так и ординаторы — все не имеющие чина. Поэтому мы носим погоны с одной полоской без звездочек. Прошу Ваше Превосходительство разъяснить, правильно ли это? Мой вопрос вызван тем, что я получил указание со стороны г. Уполномоченного по Псковской губ[ернии], что я по должности должен носить погоны с двумя полосками без звездочек. Если это так, то какие погоны носить старшему ординатору?
Старший врач
подвижного госпиталя
Вятской общины Селянкин.
2-го апреля.
В «Новом Времени» от 29-го марта прочитал:
О съезде учителей географии.
Об учреждении в Сенате должности архивариуса.
О порядке производства в статские и
действительные статские советники!
3-го апреля. Седлец.
Был сегодня в Тамбовском госпитале, где испытал
давно неиспытанное «литургийное» впечатление от
изумительного рассказа одного из скромных
маленьких героев войны — какого-то прапорщика,
чьей фамилией я даже не знаю. Мудро, ясно, просто и
незамысловато, в то же время с той запутанной и
детской психологией, которая может быть только у
большого славянского ребенка, рассказывал этот
человек о пережитом им на войне. Без рисовки и
эффектничанья, но с очень глубоким пониманием
сердца событий он с бесхитростной простотой
открывал бездну за бездной, ужас за ужасом.
Это простое и мудрое повествование никому не
известного заурядного маленького человека в
тысячу раз интереснее и прекраснее всего, что
писали все литераторы о настоящих событиях. Вот
скрытая сокровищница неиссякаемой и неописуемой
тихой красоты, заложенной
в русской душе и сердце, но почему же, о Боже мой,
такой тиной и плесенью поросли эти одинокие
цветы красивой Правды?
Я вернулся домой и долго не мог заснуть под
сильным впечатлением. Оно столь прекрасно, что
его даже нельзя и записать.
Варшава. 10-го апр[еля].
 |
Н.А.Бенуа.
|
4-го апреля я переехал в Варшаву, так как здесь
удобнее писать и работать. Странное,
романтически прекрасное впечатление производит
теперь город, смешавший в своей причудливой
«парижско-венской красивости» стройную
элегантность Польши с походными картинами
военного времени. Особенно это сказывается в
театрах, где наряду с элегантными польками сидят
раненые с перевязанными головами и руками и где
пестрый калейдоскоп загорелых лиц странно
сопоставляется с изящной прелестью «салонной»
Варшавы.
Первые дни моего приезда я специально посвятил
осмотру местных учреждений Красного Креста и
должен сказать, что увидал несколько совершенно
исключительных организаций, правда, сейчас в
значительной мере подтянутых по случаю приезда
на ревизию членов Главного Управления Креста
В.С.Кривенко и Б.К.Ордина. Последний, которого я,
впрочем, встречал еще в Петербурге, производит
очаровательное впечатление дельного, умного и
живого человека, но что же может он да Кривенко
сделать в море разных бездарностей
петербургского Главного Управления? К сожалению,
приезд этих лиц был известен заранее и, конечно,
всё было подчищено и приглажено к их прибытию в
Варшаву.
В противовес этому, осмотренные мною неожиданно
и без помпы госпиталя оказались довольно
неряшливыми и беспорядочными. Исключение лишь
составил прямо замечательный и, думаю,
единственный в своем роде «Варшавский полевой
склад», начальник коего князь Аматуни
изумительная личность по своей энергии, уму и
распорядительности. Можно только пожалеть, что
такому выдающемуся администратору не дают
какого нибудь крупного назначения и держат его в
мирное время на какой-то второстепенной
должности в Министерстве торговли.
Вот какие люди нужны России, и будь они у кормила
правления на местах Маклаковых и Муратовых, наши
постыдные дела по продовольствию и снабжению
вскоре бы вступили на надлежащий путь. И тогда
немыслимым бы стало, что в стране «развесистой
клюквы», лесов и каменного угля не было бы
клюквенного экстракта, который сейчас так нужен,
спичек, выписываемых из Японии, и топлива, из-за
недохвата которого во многих городах не ходят
трамваи, не горит газ и не работают заводы и
фабрики…
Из разных разговоров с Аматуни об его
впечатлениях отмечу любопытный факт: в дни
эвакуации Варшавы в складах акцизного Ведомства
находилось на десять миллионов рублей спирта,
который весь был выпущен в землю, дабы не попал в
руки неприятелю.
Вильно. 16-го апреля.
Покинув вчера Варшаву, я направился в тыл
Северо-Западного фронта для осмотра всех
учреждений Красного Креста.
В Вильно царит небывалое здесь оживление: улицы и
рестораны полны военными и размалеванными
девицам[и], и первый раз я увидел «тыловое
веселие», нечто хотя и отдаленно напоминающее то,
что в японскую войну делалось в Харбине.
К тому же во всех ресторанах разрешена продажа
легких вин, и посетители этих учреждений
старательно усиливают дозы потребления
напитков, чем и достигают иногда желаемого
результата.
О местных госпиталях Красного Креста и состоящих
под его флагом частных организаций можно
отозваться
с крайней похвалой, всё здесь обдуманно и даже
хорошо. Исключение составляет лишь еврейский
госпиталь — крайне неряшливый и грязный.
18-го апр[еля]. Псков.
Через Двинск — полный беженцами из Шавел — я
доехал до Пскова и остановился в местной грязной
гостинице «Палермо».
В Пскове еще недавно была холера — правда —
незначительная — но тем не менее, я осведомился у
коридорного, кипяченая ли вода в графинах моего
номера.
— Никак нет, Ваше Высокородие, да и к чему же
кипятить ее?
— Как к чему? Да ведь от сырой воды у тебя холера
будет!
— Помилуйте, Ваше Высокородие, какая холера. Вот
когда она у нас недавно была, так я нарочно только
сырую, да еще погрязнее, воду пил — пробовал. Нет,
не берет. Одни это пустые выдумки!
Завтракал я сегодня в местном госпитале, где
сестрой состоит Великая Княгиня Мария Павловна
— Младшая. Держит она себя крайне просто и мило, и
можно только пожалеть, что у нас мало Высочайших
Особ столь человечно и жизненно смотрящих на
вещи.
19-го [апреля].
Сегодня я приехал в Ригу — очаровательный уголок
старой Германии. Местные балтийские дворяне
крайне взволнованы всеми событиями у Либавы и
сегодня весь город в панике. Беженцы из Митавы
прибывают толпами и все улицы Риги запружены их
повозками с разным домашним скарбом.
Госпиталя в Риге — выше всяких похвал, с тем
изумительным благоустройством и заботливостью,
которая может быть только у немцев. Вообще должен
отметить даже слишком подчеркнутое старание
местных организаций итти на помощь нашим воинам.
Не сомневаюсь, что в душе заядлые немцы-балтийцы
всё же вполне русские, хотя бы потому, что они
слишком несмелы и мелочны, чтобы решиться на
измену стране, коей они считаются подданными.
Просто не хватает духу, хотя, в глубине души, они и
презирают russiche schweine с их безалаберностью и
грязью.
20 апреля.
Завтракал сегодня у местного очередного
ландрата барона Вильгельма Рейнгольдовича
Стааль фон Гольстейна. Было несколько
представителей местного дворянства, принимающих
участие в делах Красного Креста: бар[он] Бистром,
бар[он] Мейендорф и еще несколько немцев, столь же
смешных и глубоко-провинциальных, застывших в
крошечном величии своих давних воспоминаний.
Пользуясь их мелкими самолюбиями, чванством и
самовлюбленностью этих господ было бы крайне
легко не только примирить их с правительством, но
и сделать из них вернейших его вассалов. К
сожалению, глупая и бездарная наша
администрация, с Маклаковым во главе, делает всё
возможное, чтобы ухудшить положение дела.
Особоуполномоченным по гражданской части в
Прибалтийский край назначен ген[ерал]-лейт[енант]
Курлов — грязная и ничтожная личность,
достаточно всем известная по делу убийства
Столыпина. Курлов пользуется полным презрением
местного дворянства, никто у него не бывает и не
хочет его знать.
Хорош, нечего сказать, выбор
«особоуполномоченного», долженствующего
сыграть почти дипломатическую роль!
21 апреля.
Жена Курлова — моя старинная знакомая
(урожденная графиня Армфельт) — пригласила меня
завтракать, и сегодня я познакомился с ее мужем —
грозой и стыдом прибалтийских губерний.
На меня он произвел впечатление d’un mieux gaga canaille, к
тому же очень мало осведомленного о настроениях
местного общества. И действительно, понимая свою
роль чисто по-полицейски, Курлов бесконечно
далек от сердца жизни прибалтийского края,
пользуясь сведениями сплетнического и
подпольного свойства, которые, как известно,
искажают правду донельзя.
Между прочим, он рассказал мне презабавную
историю. Во избежание паники и повального
бегства из Риги, Курловым было отдано
распоряжение в силу которого лица, желающие
выехать из Риги, должны для получения билета
представить какой-либо уважительный мотив
своего отъезда и получить разрешение от
курловской канцелярии. Вчера к нему прибегает
взволнованная, бледная молодая дама и умоляет
дать такого рода отпуск.
— Позвольте узнать, какие поводы вашего отъезда?
— спрашивает генерал.
— Видите ли, Ваше превосходительство, сегодня
моя квартирная хозяйка-немка достала с чердака
спрятанный там бюст Вильгельма, стерла с него
пыль и поставила в гостиную. Ясно, что немцы будут
завтра в Риге!
22-го апреля.
Был в местном кафе-шантане, переименованном из
Франкфурта-на-Майне в Ростов-на-Дону. Курловская
«русификация» сказалась здесь в приказании
заменить иностранные шансонетки русскими, и
несчастные девицы всячески коверкают свой язык,
изучая русские непристойные слова, вводимые для
русификации края.
О других плодах нашего культурного воздействия я
нашел любопытные строки в местном официозном
путеводителе. «Если обозреватель Риги захочет
окунуться в довольно большой русский
провинциальный город — грязный, с деревянными
постройками, вообще далеко не благоустроенный, с
керосиновыми фонарями, ужасными мостовыми и
обитателями в одеждах, как Козьмодемьянска, так и
западно-русского городка, изобилующего евреями,
— он может доставить себе в г. Риге это
удовольствие довольно легко — ему стоит только
проехать по Московскому предместью на трамвае, а
еще лучше на извозчике… На этом предместье
городская культура только зарождается… Русские
рижане, обитатели этой части Риги, живут
надеждой, что черед европеизироваться для
Московского предместья уже наступил — по
крайней мере теоретически»…
С грустью прибавлю, что это же может быть сказано
и о наших лечебных учреждениях. Среди
замечательных организаций города и частной
помощи выделяются два свинарника: Общины
Елисаветинская и Ярославская — увы! — с чисто
русской организацией и персоналом!
Вот эти факты и впечатления еще раз наводят меня
на мысль, что только путем развития местной
помощи и полной свободы деятельности частных
организаций возможна у нас постановка всякого
дела благотворительности и благоустройства. И
доколе русская администрация будет полицейскими
мерами стеснять всякую самодеятельность наших
окраин, до тех пор нечего и мечтать о каких-либо
культурных достижениях.
Дайте людям свободу в их деле, дайте им
возможность создать нечто свое, что уже этим
самым станет им дорого и через несколько лет
можно достичь в России того, чего не достигли
многие десятилетия полицейской опеки.
23-го апреля.
Был сегодня в Митаве, куда уже вернулся
губернатор, да и весь город вообще начинает
принимать нормальный вид.
Прелестен расстреллиевский дворец герцога
Бирона, но, Боже! в какой свинарник превратили его
наши администраторы, занимающие это здание под
квартиру губернатора, управление его и прочие
казенные учреждения. Вся мебель из дворца
продана, дивные некогда плафоны перемалеваны
заново, люстры перезолочены и всё что можно
приведено в негодный вид.
По дороге в Митаву познакомился в поезде-эшелоне
с поразительным полковником, с такой ясной, прямо
ангельской душой, какой мне еще не довелось
видеть. Каждое слово и каждый жест этого
необыкновенного человека полны такой изысканной
деликатности, Христовой доброты и человечности,
что существование одного такого человека
искупает грехи тысяч подлых ничтожностей.
При этом этот незнакомый, украшенный
георгиевским оружием, наверное, и отличный,
храбрый и дельный командир, что видно из
отношения к нему его подчиненных и изо всех
кратких его приказаний.
Из разговора с этим необыкновенным человеком я
между прочим узнал, что в наших войсках совсем
нет карт и многие пользуются немецкими картами
лейпцигского издания, образец коей был и у
полковника.
Неужели же «высшее начальство» (опять та же
песенка!) до сих пор не надоумилось просто
перепечатать копии и кальки с немецких карт для
снабжения всей армии!
27-го [апреля]. Полоцк.
В местных лазаретах, кстати сказать недурно
устроенных, имеется свой увеселитель — доктор
Безпятов, приказы коего заслуживают быть
отмеченными. Дело в том, что в мирное время этот
неудавшийся медик занимается драматургией или,
правильнее, драмоделанием, а также театральной
критикой, составив себе своими весьма плохими, но
и весьма многочисленными писаниями некоторое
имя.
Призванный как военный врач, Безпятов не может
забыть лавров своего мирного существования и
продолжает упражняться в литературе, издавая
приказы прямо смехотворные.
«На войне нет штатских».
«Сестра — тот же воин».
«Санитар — рыцарь».
Таковы краткие «суворовские» афоризмы этого
оболтуса.
К тому же, снедаемый графоманией, он строчит
приказы и отношения на всякий незначительный
случай и в самых обыденных вопросах пишет
прошения и отношения за номерами и со «скрепами»
чуть ли не всего своего персонала.
Приведу для примера «деловую переписку» о
геморройных щипцах из соседнего с ним госпиталя:
Главный врач Полоцкого
Сводного полевого № 3 Госпиталя.
По части медицинской
Главному врачу апреля 15 дня 1915.
5 Георгиевского № 1980
госпиталя Российского.
Полоцк, Парк Общества
Красного Креста.Прошу не отказать в выдаче геморройных щипцов для операции.
Коллежский советник Безпятов.
Ординатор Б.Поллак.Выдать щипцы.
Н.Сыренский.
Российского Общества
Красного Креста 5-ый Госпиталь Общины Св. Георгия.
Апр. 15 дня 1915.
№ 1607 Главному Врачу,
г. Полоцк Полоцкого Сводного Полевого № 3 ГоспиталяПрепровождая с разрешения Старшего врача геморройные щипцы, прошу возвратить по миновению надобности.
За заведующего Канцелярией
(подпись).
Главный врач Полоцкого Сводного Полевого № 3 Госпиталя.
По части медицинской
Старшему врачу.
Апреля 18 дня 1915.
5-го Георгиевского
№ 2064 Госпиталя.
Полоцк, Парк Российского
Общества № 1607.
Красного Креста.Геморройные щипцы по миновению надобности возвращаю с большой благодарностью.
Коллежский советник Безпятов.
Ординатор Б.Поллак.Из дел канцелярии 5-го Георгиевского госпиталя я узнал, между прочим: с января этого года этим маленьким госпиталем уже написано 1950 отношений, а последний № отношения Канцелярии Принца Ольденбургского 33840!!!
2-го мая. Петроград.
Обедал сегодня с одной дальней родственницей
М.Е.Вогак, две недели назад вернувшейся из
германского плена, где она была с начала войны.
Живя всё время на свободе в Берлине и немецкой
провинции, она говорит, что все слухи
о небывалой дороговизне припасов — чистый вздор
и, конечно, нынешние цены у нас на все припасы по
крайней мере
в три раза выше германских!
Еще курьезное то, что почти в каждом № немецких
газет помещены портреты замученных нашими
казаками германцев и печатаются возмущенные
протесты против русских зверств над «ихними
Панасюками».
Правда, где ты?
7-го мая. Петроград.
Слышал от очевидца, моего хорошего знакомого
прапорщика: Командир Инсаровского полка,
полковник Жуков всех взятых им в плен австрийцев
офицеров и нижних чинов тут же приказывал
расстреливать. В конце концов он сам попал в плен
и с ним поступили так же.
Забавен еще следующий случай. Два нижних чина
нашего Царицынского полка накануне Пасхи
пробрались в окопы к австрийцам
похристосоваться. Австрийцы устроили им
радушный прием и так наугостили водкой и винами,
что один из солдатиков вернулся совершенно
пьяным, второму же «австрийская жизнь» так
понравилась, что он не захотел вернуться и так и
остался у неприятеля!
8-го [мая] Петроград.
Унылое впечатление после долгого отсутствия
производит на меня Петроград. Несмотря на свое
новое имя ставший еще более дряхлым. Все в унынии,
вздыхают, угрюмо молчат и, по-видимому, на смену
прежней бодрости наступил старческий маразм у
чиновничьего народа.
Жизнь, хотя и течет в обычном русле, но во всем
чувствуется какой-то мертвый застой, медленное
тление. Конечно, нельзя отрицать, что последние
печальные наши неудачи в Галиции действительно
могут удручающе действовать на состояние умов
даже живых людей, но всё же петербургские брюзги
бюрократической закваски к этой глубокой скорби
присоединяют и желчное ворчание.
Правы они лишь в том, что наши правительственные
бестактности, по-видимому, переходят всякие
границы возможного. Хотя бы, например,
пожалование Государем Верховному
Главнокомандующему золотой шашки «За
освобождение Червонной Руси»! Ведь, не дай Бог,
отдадим мы Галицию и сдадим Перемышль, и как же
тогда будет глупо себя чувствовать обладатель
этого преждевременного знака отличия? Нет, такта
у нас положительно нет, и особенно у «Обожаемого
Монарха»!
10-го мая. Варшава.
Сегодня я вернулся в Варшаву, где, вероятно,
пробуду несколько месяцев. Злобой дня в
настоящее время служит здесь закрытие
Экономического Общества, в коем обнаружено
гнездо германского шпионажа.
Оказывается, что еще при покойном Скалоне
Общество это было сдано на откуп какой-то
немецкой торговой фирме и, хотя заправилы ее и
германские подданные-приказчики и были удалены
при начале войны, но, однако, все оставшиеся
служащие состояли на негласной службе у тех же
немцев и деятельно занимались шпионством.
Принимая заказы от офицеров, они по их формам и
адресам составляли себе представление о
дислокации наших войск и, таким образом, все
время держали в курсе передвижений и немцев.
Теперь вся история раскрыта, виновные
арестованы, магазины запечатаны и охраняются
часовыми.
20-го мая. Варшава.
Здесь много говорят о повешении одной из сестер
милосердия, занимавшейся политической
пропагандой среди войска.
21-го мая.
Сидя в канцелярии, услышал следующий разговор.
Недавно произведенный в действительные статские
советники инспектор варшавских типографий
Селиверстов звонит в телефон в Красный Крест.
У телефона наш писарь.
«Алло! Это Управление Главноуполномоченного?»
«Так точно-с».
«Кто у телефона?»
«Писарь канцелярии!»
«Знаете ли, кто с Вами говорит?»
«Никак-с нет, Ваше Высокородие».
«Вы стоите или сидите?»
«???.. Сижу, Ваше Высокородие».
«Потрудитесь встать: говорит действительный
статский советник Селиверстов!»
24-го мая.
Два дня я провел в районе V армии, объезжая Гронцы,
Могильницы, Ново-Място, Бялу, Оссу — словом, все
организации Красного Креста на этом фронте.
В.В.Ковалевский — особоуполномоченный этого
района — любит свое дело и относится к нему с
вниманием и по-человечески, а не как чиновник.
С 5 ч[асов] утра он уже на ногах, и вместе с ним я за
эти два дня проехал несколько сот верст на
автомобиле и верхом на лошади.
В воскресенье был в Оссе и пошел в окопы всего в 200
шагах от немецких позиций — завтракать у
офицеров Серпуховского полка. Кругом свистали
пули и в окошко окопа были видны неприятельские
позиции.
Бедный полк с зимнего времени занимает эту
стоянку, живет в землянках в непрерывном
напряжении, окруженный смертью, так как не было
еще дня, чтобы хоть один не выбыл из строя, даже
при нормальной каждодневной перестрелке, так что
смерть стала обычным явлением, одним из
неизбежных эпизодов каждого дня. Но странное
дело, вместо тоски и страха здесь царит
удивительное ясное спокойствие и тихая
беспечность. Во второй линии окопов уже играет
доморощенный оркестр из самодельных,
сколоченных тут же инструментов, а в передовой
линии в подземной крошечной норе, называемой
жилищем, офицеры читают юмористические журналы.
Мы были встречены с восторгом и немедленно нас
посадили за завтрак, menu коего было следующее:
свежая икра;
спаржа (вареная);
свежие огурцы и редиска;
консервы из рыбы;
компот из ананасов и персиков;
коньяк.
25-го мая.
Слышал ужасную историю одного эпизода в тех же
окопах, занимаемых ныне Серпуховским и
Ярославским полками. Прежде здесь стоял Л-гв.
Литовский полк, и в день полкового праздника все
офицеры, полагая, что немцы утихли, сложили
оружие и пошли в резерв в 3-х верстах праздновать
радостный полковой день.
Узнав об этом, немцы неожиданно пошли в атаку, и
все офицеры, застигнутые в расплох, безоружные и
полупьяные, как говорит командир корпуса, —
«пошли в атаку в кулаки», так как оружие осталось
в окопах.
Этот праздник стоил несколько тысяч
человеческих жизней, почти полного истребления
полка и потери важной позиции.
Полагаю, что полковая история об этом
рассказывать не станет!
Рядом с этим ужасом слышал и забавный эпизод.
Командир IV корпуса V армии восточный человек хан
Алиев, живя в Бяле, занимал небольшой дом, мимо
которого постоянно бродили разные люди, часто
беспокоя генерала.
Желая пресечь такое ненужное хождение, но не имея
возможности запретить проход через сад
должностных лиц медицинского персонала, хан
Алиев издал приказ, разрешающий «ходить мимо
дома лицам гражданской службы, имеющим чин не
ниже титулярного советника».
26-го мая. Варшава.
Вернувшись из Гронц, проведя два дня среди тысяч
людей, ожидающих не сегодня-завтра смерти,
прочитал следующее:
«Режиссер П.П.Сазонов и Ю.Л.Слонимская
организовали в Петрограде товарищество на вере
для устройства театра марионеток. В деле
ближайшее участие приняли С.К.Маковский и
молодая художница Э.С.Давыдова.
В течение зимы на небольшой, специально
устроенной сцене разыгрывались в присутствии
ближайших сотрудников театра коротенькие пьесы
с целью развить и усовершенствовать технику
движений марионеток. С осени театр откроет свои
двери для публики. Декорации и эскизы костюмов
для ближайших постановок сделали М.В.Добужинский
и Н.К.Калмаков. Костюмы выполняются под
руководством А.А.Сомовой-Михайловой. Фигуры
марионеток делают Б.М.Кустодиев, Н.К.Калмаков и
барон Рауш-фон-Траубенберг. Школу балетных
танцев марионетки проходят у Т.П.Карсавиной,
которая ставит балетные сцены. Музыкальную часть
принял на себя Ф.Гартман. В художественном
составе принимает участие К.А.Сомов. В театре
участвует также артистка Имп[ераторских] театров
М.Д.Прохорова. При театре образовался кружек
любителей марионеток, главной задачей которого
является изучение истории и теории кукольных
театров».
Напечатано в «Речи», 22-го мая, на другой день
после сдачи Перемышля.
2-го июня.
Главноначальствующим Москвы недавно назначен
князь Юсупов — один из глупейших людей
Российской Империи, известный тем, что ему
«удалось» полученные им за женой 50 миллионов
рублей сократить более чем на половину. Будучи
крайне скуп, Юсупов, желая увеличить упавшее ему
с неба состояние его жены, пускался в разные
аферы и, конечно, достиг результатов печальных.
Москва, столько лет прекрасно жившая без
генерал-губернатора*, получила в подарок это
сокровище, вероятно, лишь за то, что сын Юсупова
женат на дочери Вел[икого] Кн[язя] Александра
Михайловича и, несмотря на свою всем известную
склонность к лицам одного с ним пола, — ухитрился
сделаться отцом.
За эти доблести отец «героя» и назначен
искоренять крамолу москвичей и изгонять
«немецкое засилье» разных московских Эрленгеров
и Кнопов. Результаты такой деятельности уже
сказались: московские хулиганы, подстрекаемые
глупыми приказами нового начальника, начали
громить немецкие фирмы, разграбили магазины и
произвели постыдные бесчинства.
Следствием этого и является просьба об
«отставке» ген[ерала] Адрианова, т.к. этот крайне
дельный градоначальник, очевидно, не мог
остаться при живом «патриоте»
главноначальствующем.
Кстати, любопытно припомнить, что князь Юсупов
называется Феликсом Феликсовичем и что родился
он под фамилией Эльстон. Будучи чьим-то
незаконным сыном, он — как говорят о всех
незаконных — пользовался в жизни особым
счастьем. Дядя его, граф Сумароков, будучи
бездетным, передал ему, умирая, титул, фамилию и
состояние, а женитьба на последней княжне
Юсуповой дала ему 50 миллионов [рублей] и
княжеский титул.
А Феликс Феликсович Эльстон все-таки преследует
«иностранных засильников матушки
Первопрестольной»!
* Курьезная справка: хотя со смерти Вел[икого] Кн[язя] Сергея Александровича должность генерал-губернатора Москвы и не существовала, тем не менее по старым штатам остались на своих местах все адъютанты генерал-губернатора. Трое из них (кн. Оболенский, Н.В.Каховский и Лодыженский) — мои хорошие знакомые — получали содержание и десять лет назывались адъютантами несуществующего генерал-губернатора!!! (Примеч. автора).
3-го июня.
Наши патриоты положительно переходят всякие
границы приличия. Сегодня, после отдачи
Перемышля и наших неудач, читаю в № 151
«Варшавской Мысли»:
«Наши успехи в Галиции вызывают ликование в
Копенгагене. Газеты раскупаются на расхват. В
датских военных кругах нашим успехам придают
большое значение».